Любовь к грузовикам и капусте

В назначенный час звонит Самюэль.

— Я припарковался на стоянке для такси налево от вокзала. У меня большой синий грузовик — мимо не пройдешь!

Действительно, издалека видна девятиместная громадина. Я сажусь вперед, потому что люблю видеть, куда я еду.

Вскоре подходят два другие пассажира — Клер, с которой я как-то раз уже путешествовала, и девушка-студентка. Самюэль их предупреждает то ли в шутку, то ли в серьез:

— Если у вас есть, что мне сказать, то говорите сразу, пока мы не выехали на скоростную дорогу. При ста тридцати километрах в час моя развалина шумит, как самолет, и мне вас с переднего сиденья будет никак не услышать.

И правда, стоит нам выехать за город, как за спинками передних кресел образуется глухой провал. Даже мне переговариваться с Самюэлем сложно: звук, перелетая с правой стороны кабины на левую сторону, теряется где-то посередине. Но кое-что мне все-таки удается расслышать.

Самюэль родом из Ля Рошель. Это симпатичный портовый городок на Атлантическом побережье, где любят бывать охотники за красивыми пейзажами и старинными крепостями. Самюэль родился, вырос и учился в Ля Рошели, и вся семья его там же. Но ему не очень милы родные края. Рельеф там плоский, как противень, а Самюэль влюблен в горы.

— Я сейчас учусь на специалиста по техническому обслуживанию горнолыжных станций, — рассказывает он, стараясь перекричать дребезжащий гул. — Это курсы для взрослых, которые длятся полтора года. Учеба у нас проходит в Альпах, недалеко от Лиона, а практику я нашел на небольшой станции в Пиренеях, куда, собственно, теперь и направляюсь. Так вот и циркулирую — между Альпами, Пиренеями и прибрежными местами. Два раза в месяц возвращаюсь домой, а остальное время я на учебе.

Я выразила сочувствие по поводу такого географического разброса.

— Действительно, это непросто. Особенно с тех пор, как у меня появилась маленькая дочка. Ей теперь два месяца, и у меня щиплет сердце каждый раз, когда я от нее уезжаю. Но она меня узнает! Оказывается, дети — не такие уж и глупые существа. Невероятно, как они к себе привязывают! Никогда бы не подумал, что буду так обожать этот кусок капусты. Мы с женой вообще детей никогда не планировали, особо на эту тему даже не размышляли. А ребенок взял и пришел. Теперь вообще не представляю мою жизнь без дочери. Отныне мы с женой только и мечтаем о том, как я найду работу на какой-нибудь удаленной и пустынной горнолыжной станции вдали от городов, как мы туда все переедем и как будем жить там втроем, в мире и спокойствии.

— А кем сейчас работает твоя жена?

— Флористом. Ей, конечно, нравится: она у меня большая любительница цветов. К тому же работа эта творческая, интересная. С другой стороны, платят ей мало, а график просто безжалостный. Выходные и праздничные дни для флористов — самая горячая пора. Поэтому на семью у нее не остается ни сил, ни времени. Представляешь, она в восемь утра оставляет нашу дочку няне, а забирает ее только в восемь вечера, когда уже пора укладываться спать. Разве это жизнь? Я понимаю, что современное общество устроено так, что женщина должна работать, а не растить своих детей. Но разве это человечно?

— А кем ты работал до того, как пойти на эти техно горнолыжные курсы? — спрашиваю я. На сайте значится возраст Самюэля: тридцать восемь лет. Естественно предположить, что он чем-то занимался все это время

— А? Что говоришь?

Со второго раза информация пробивается сквозь аэрокосмический шум на сторону водителя.

— Я работал на энергогенерирующую компанию ***, вел у них строительный надзор на разных электрических объектах, — отвечает он. — Работа сама по себе изнуряющая: все время в разъездах, стресса много. А два года назад фирма решила сократить штат сотрудников, и чистка началась, естественно, с самых высокооплачиваемых постов. Это был сущий ад! Им ведь выгоднее, чтобы человек сам ушел. А еще лучше — чтоб он умер. Тогда не придется начислять ему всякие выплаты и компенсации, предписанные французскими законами на случай увольнения. Вот они и создавали все условия, чтобы человек добровольно подал заявление об отставке. Более того, они буквально толкали людей на самоубийство. Просто создавали такие невыносимые условия, что не каждый способен был выдержать. В тот период действительно случилось у нас несколько смертей: сердечные приступы, в основном. И я тогда стал серьезно задаваться вопросом: зачем мне это надо? Я просто перестал видеть во всем этом смысл. Деньги, деньги… а дальше что? Вот я и уволился. Теперь наконец-то смогу заниматься тем, что мне действительно интересно, и жить так, как мне по-настоящему хочется.

— Мне привиделось, или ты только что обогнал «мустанг»? — слабо доносится с заднего сиденья восторженный крик Клер.

Верно: в правом окне медленно уплывает назад роскошный автомобиль.

— Не так уж и плох твой грузовичок! — смеемся мы.

— Да, признаться, я к нему очень привык. Уже целый год хочу его продать — и все никак не получается.

— Почему? Никто не берет?

— Нет, желающих-то много — отдавать жалко.