Понаехали тут

В По есть гигантский карандаш. Синяя шестиметровая причуда неизвестного муниципального художника, небывалая скульптура, образующая острый угол с землей. Поскольку второго такого в городе нет, то это чудище служит известным ориентиром, как место встреч любого характера, а в особенности — для ковуатюража.

Ровно в шесть — в час отбытия — я стою у подножья карандаша, когда получаю сообщение от Николя: «Извини, я буду только минут через пятнадцать. Пассажирка, которую я должен подобрать в центре города, задерживается».

Действительно, через четверть часа подъезжает Николя, нагруженный очень полной блондинкой лет сорока, с блестящим лицом и намагниченным телефоном: его хозяйка не может от него оторваться даже на секунду, чтобы просто поздороваться со мной и извиниться за опоздание.

Как всегда, меня вскоре допрашивают, из какой именно заграницы я родом. Приходится отвечать. Услышав слово «Россия», блондинка Кристин тихонько хмыкает.

— Что-что? — интересуюсь я.

— Да так, ничего, — с расстановкой отвечает Кристин. — Я знаю, что русские женщины толпами едут во Францию в надежде выйти замуж за француза. У меня есть одна знакомая, так она вообще специальное брачное агентство открыла для этих целей. От работы нет отбоя, представляете?!

Блондинка хихикает и добавляет:

— Так ты тоже сюда приехала в мечтах найти себе француза?

Пришлось объяснить, что вместо того, чтобы искать себе француза, я работаю архитектором.

— А Вы кем работаете? — спрашиваю я в свою очередь, главным образом из вежливости.

— Я работаю управляющим резиденции, — коротко отрезает Кристин.

Никто не уточняет, о какой резиденции идет речь и в чем состоит работа ее управляющего. Но мне тут же вспоминается комендантша петербургского общежития на Фонтанке, где я прожила почти все мои студенческие годы. Подозрительно схожими кажутся мне эти две женщины. Округлость форм, золотые кудри. Уверенность в собственной безупречности…

Кристин снова говорит:

— Знаю-знаю, что такое Россия. Бывала я там… В Петербурге, если быть точнее. Ох, воспоминания не из приятных, иначе не скажешь. Такая нищета кругом! Помню, нас с экскурсией возили в их самый дорогой магазин косметики. Меня что удивило: там на витринах выставлена была помада от «Л’Ореаль», как какое-то чудо света. Для меня «Л’Ореаль» — вообще не косметика. Я эту марку терпеть не могу, качество так себе. А русские женщины ходят вокруг этой помады и чуть на нее не молятся.

Я делаю предположение, что это, наверное, было очень и очень давно, потому что даже я на своем веку ничего подобного не помню, хотя и прожила в России большую часть жизни. Но, видимо, мои возражения не убедительны, ибо Кристин явно решает остаться при своем прежнем ви́дении России.

— Сколько можно пускать всех подряд к нам в страну? Нет, вот почему Франция не берет пример с Канады? Я узнавала. Чтобы поехать в Канаду, нужна виза. А чтобы получить визу, нужно подтвердить, что у тебя есть средства на проживание на их территории. Деньги нужны! Вот и нам надо брать с них пример!

У меня вырывается:

— Но ведь и во Франции дела с визами обстоят точно так же, как и в Канаде! Вы просто не можете этого знать, потому что вряд ли когда-либо получали французскую визу, но на самом деле приехать сюда иностранцу очень сложно! Нужна справка о доходах, страховка, забронированное жилье…

Но Кристин так увлечена своей теорией о французской иммиграции, что мой голос совсем теряется в ее басах. Поэтому договариваю я уже соседу справа, который меня слышит.

— Вот ей и скажите, я-то все понимаю, — он кивает головой в сторону Кристин.

Я еще раз повторяю все, что знаю о визовом режиме французской республики. Кристин, кажется, удивляется, но по-прежнему не верит.

— А что же тогда к нам все едут?..

Вопрос остается риторическим. Видимо, никто из попутчиков не осведомлен в столь сложном вопросе.

Чтобы перевести разговор в более безобидное русло, Николя заговаривает с моим соседом. Это Доминик, нестарый человек в красивом, но как будто тесноватом темно-синем костюме. Или просто Доминику самому тесно на заднем сиденье? Ведь может быть и такое. Он рассказывает, что живет в По, что работает инженером по водопроводным сетям, а в Бордо едет, чтобы навестить свою пятнадцатилетнюю дочку, которая гостит у друзей на каникулах.

— Им в этом возрасте уже неинтересно проводить каникулы с нами, со стариками, — шутит Доминик.

— Да уж, нынешняя молодежь просто невыносима! — тут же отзывается Кристин. — У них совершенно нет никакой культуры!

— Да-да, надо перестрелять их всех разом, — поддакивает мой сосед.

— Нет, но ведь это правда! У молодежи нынче воспитания — ноль! Даже мой восемнадцатилетний сын со мной согласен. И вообще, чего хорошего можно ожидать от нового поколения, когда правительство без конца проводит всякие дурацкие реформы? Вы только посмотрите на то, как они калечат французский язык. Обращение «мадемуазель» отменили! Ну куда это годится?

— А что вас так удивляет? По-моему, это совершенно естественное явление. Зачем в современном обществе дифференцировать женщин по их гражданскому состоянию? — возражает Доминик.

— Как — зачем? Если она не замужем, какая же она мадам? Она же мадемуазель!

— Мы вот с моей подругой десять лет живем вместе и неженаты. И что же, она, по-вашему, мадемуазель?

Тут вмешивается Николя, спокойный и безмятежный, как бассейн без пловцов.

— Я тоже не сразу понял, зачем упразднять слово «мадемуазель». Но мне все объяснила моя девушка. Оказывается, многих женщин оскорбляет, что обращение к ним определяется тем, замужем они или нет. Не все хотят афишировать свой семейный статус. Многие просто не желают заострять внимание на этом вопросе.

— И все-таки это черт-те что, — бормочет Кристин, ерзая на своем сиденье. — У меня вот на работе есть две коллеги, незамужние, которым под восемьдесят и которых шокирует — я прямо говорю: шокирует! — когда к ним обращаются «мадам».

— Вот и отлично! Надо почаще к ним так обращаться, чтобы у них, наконец, случился сердечный приступ, и тогда в мире станет двумя идиотами меньше, — заключает Доминик.

На некоторое время общий разговор стихает.

Но скоро Кристин снова поднимает вопрос о вреде нововведений.

— Раньше в католической традиции как было: каждому человеку давали четыре имени. Например, Луиз Элизабет Мари Кристель. На самом деле, это крайне важно: чтобы все четыре были в наличии. Представьте: какой-нибудь Жан Дюбуа попадает в больницу. А там оказывается еще один Жан Дюбуа. И их путают, и уколы им делают не те, которые нужно, или, чего доброго, операцию еще… А если бы у них было по четыре имени, то их бы не перепутали. Да-да, такие ситуации уже бывали!

— А у Вас сколько имен? — спрашиваю я.

— У моих родителей были атеистические замашки, они дали мне всего одно имя, — досадует Кристин. — Но своего сына я назвала по полной программе!

Ближе к Бордо заходит разговор о пользе ковуатюража. Кристин присоединяется.

— Это точно, лучше уж ковуатюраж, чем железные дороги! У меня на них вообще зуб. — Кристин краснеет, закатывает глаза и зловеще улыбается. В этот момент она снова становится удивительно похожей на комендантшу с Фонтанки. — Нет, я стараюсь держать себя в руках… Представьте себе, собралась я ехать в Париж поездом…

Мы вливаемся в густое месиво из машин. Кольцевая дорога Бордо! Здесь всегда так. Внимание всех присутствующих сосредотачивается на дороге, Кристин уже никто не слушает, и она перестает говорить, тоже заинтересованная автомобильной пробкой.

Но вот мы на месте.

— До свидания, до свидания, — прощается Николя со мной и Домиником. — До воскресенья, Кристин! Вы ведь забронировали у меня место на обратный путь?

И мы расстаемся, втайне сочувствуя доброму Николя, которому предстоит совершить еще одно путешествие в компании Кристин, не подозревающей, что где-то в далеком и нелюбимом ею Петербурге, на берегу суровой северной реки, живет ее двойник.