Директор Татарского театра оперы и балета им. М. Джалиля рассказал о деньгах, цене и стоимости талантов

«Самые дорогие жанры искусства – они всегда были и остаются убыточными, это аксиома. Балет и опера существуют на пожертвования, субсидии и дотации. Денег всегда не хватает. Смотрите: разница между нами и Большим театром – десять раз. Разница между нами и театром Станиславского – три раза», – рассуждает директор Татарского театра оперы и балета им. М. Джалиля. Впервые за много лет Рауфаль Мухаметзянов дал большое интервью. В разговоре с Андреем Кузьминым глава казанской оперы рассказал, что станет с балетом без дотаций государства, объяснил, нужно ли насильно тащить на сцену национальную культуру, и поделился мыслями о том, как стать идеальным дедом для своих четырех внуков.

«Государство дотирует не театр, а дотирует самого зрителя»

Давайте про другое поговорим – про деньги. Сколько театру и вам как руководителю театра нужно денег для счастья? Достаточное ли финансирование в оперном театре, достойная ли оплата у артистов, ведь, как вы сказали, классическое искусство дорого стоит.

— Совершенно верно. Что касается оперного жанра, это вообще аксиома. Самые дорогие жанры искусства – они всегда были и остаются убыточными. Люди говорят, что театры сами должны зарабатывать. Зачем дотировать? Люди не могут понять, что финансовая формула очень проста – это дорогой жанр искусства. За счет чего он дорогой? Здесь очень много людей задействовано, нужны костюмы, декорации, роскошное содержание зданий. По сути дела, государство дотирует не театр, а дотирует самого зрителя.

И, соответственно, зритель должен платить гораздо большие деньги, верно? В Москве так и происходит: попробуй купи билет в Большой театр за тысячу рублей.

— Абсолютно верно. Я вам скажу очень просто – вот эту дотацию поделите на 100 тысяч населения, столько мы обслуживаем. Плюс те деньги, которые мы зарабатываем, – все это суммируем и делим на 100 тысяч. Есть люди, которые в нашем жанре пишут книги большие. Потенциальный зритель – это 3 процента населения на оперу и 5 процентов – на балет. Если эту сумму поделить на количество зрителей, то средняя цена билета примерно должна составлять 7–8 тысяч рублей. Эта средняя цена, я подчеркиваю. Сможет ли зритель пойти на спектакль? Конечно нет. Тогда театр просто закроется. Но вообще это аксиома: это самый дорогой жанр искусства, поэтому балет и опера существуют на пожертвования, субсидии и дотации. Денег всегда не хватает. Смотрите: разница между нами и Большим театром – десять раз. Разница между нами и театром Станиславского – три раза.

«Нас никто не заставляет ставить национальные спектакли. Никаких разнарядок нет!»

Национальная опера, национальный балет – что для вас значат эти понятия? Как вы считаете, достаточно ли «национальное» представлено на вашей сцене?

— Вы знаете, вопрос национальности и религии всегда должен быть больше в голове, чем на языке.

Не в душе?

— Больше в голове и в душе, но не на языке. Вот о чем я. Правильно – в душе, в голове, но не на языке. Поэтому нас никто не заставляет ставить национальные спектакли. Никаких разнарядок нет. Это составная часть нашей культуры, общей: как русской, так и коренного населения – татарской культуры. Это не регулируется и не может быть отрегулировано ни одним политбюро или штабом какой-нибудь политической партии, никаким парламентом. Если у художника возникает потребность написать татарскую оперу, у писателя – создать либретто или просто написать литературное произведение, никто не стоит над душой. И мы, как составная часть этой культуры. У нас возникают такие потребности, поскольку мы люди. Другое дело – каким образом эта потребность реализуется, в каком виде. То есть она должна отвечать определенным художественным критериям, понимаете?
Порой поражает невежество людей, которые говорят: слушай, я вот че-то хочу оперу написать. Этот человек никогда в оперный театр не ходил, он думает, что можно взять и написать оперу. Посмотрите историю самой оперы: кто были эти люди, какое образование они получали? Мощнейшие композиторы, они все сами стояли за пультами оркестров. Я очень благодарен судьбе, что композиторы Ахиярова, Ренат Харис, Любовский пишут. Родились спектакли «Сказание о Юсуфе», «Любовь поэта», «Золотая Орда». Сейчас готовится премьера новой оперы «Сююмбике». Я вам скажу, готовится долго, упорно, последовательно. Пошел третий год, в сентябре должна состояться премьера. Это очень упорный труд. В принципе, на пентатонической основе создавать оперы – это труд. Попытки были в союзных республиках, но сейчас все это ушло – в Казахстане эта традиция сохранилась, в Турции это все под вопросом. Но мало создать. Дело в том, что на эти спектакли билеты не достать.

Почему так долго – три года? Материал тяжелый, средств не хватает, артисты не доросли или режиссер не успевает?

— Так идет подготовка. Сначала музыка вся пишется композитором, потом делается аранжировка, артистами разучиваются все эти музыкальные партии, одновременно заказывается сценическая версия по сценографии, приглашаются режиссеры. Причем они приглашаются изначально, чтобы музыкальная драматургия по форме изначально была уже прочной и потом в самый последний момент за голову не схватились. Потому что здесь происходит изменение музыкальной фактуры, материала для оперы, где вносятся изменения уже на этом этапе. Когда уже все написано, очень сложно что-то поменять. Поверьте – важно и радует то, что это востребовано.
Представляете, в 2015 году «Джалиля» по каналу «Меццо» сколько стран мира увидело 9 мая (Mezzo – европейский телеканал классической музыки, одно из авторитетнейших СМИ в своей области. – Прим. ред.). Если бы был жив Назиб Жиганов, я бы мечтал, чтобы он увидел спектакль в этом состоянии, потому что после просмотра нынешней версии спектакля ты выходишь с чувством глубочайшего патриотизма.

Что бывает, когда Джульетте под шестьдесят

Говорят, кадры решают всё. Есть ли в республике дефицит талантливых кадров? Как вы относитесь к выпускникам Казанской консерватории, хореографического училища?

— Для этого нужно четко представлять, по какому принципу формируется весь артистический состав, это три базовых коллектива: хор, оркестр, кордебалет. И, конечно, все эти базовые коллективы формируются, прежде всего, из выпускников наших учебных заведений: консерватории, хореографического и музыкального училищ. Более того, если где-то открывается оперный театр и нет таких учебных заведений, то можно поставить все развитие под сомнение. Это основная пирамида, основание всей пирамиды. А наверху этой пирамиды должны быть звезды.
Вот здесь вопрос уже – звезды формируются по классу артистов. И никто не может предположить, возникнет эта звездочка здесь или она воспитается в другом месте. Более того, эту категорию артистов во всем мире надо смотреть. Мы не пупы земли, знаете, мол, смотрите на нас и равняйтесь. Нет. Нам нужно смотреть, как в мире развиваются все артисты – они все перемещаются в пространстве. Нормальные звезды не сидят в одном театре, они, как и спортсмены, работают через своих агентов. Другое дело, что мы находимся в конкуренции с мировым пространством. Те же самые невежды говорят, почему не поют такие и такие в нашем театре. Есть масса вещей, которые происходят не так, как мы хотим. Я готов по этому поводу спорить со специалистом. Если человек не специалист, он просто не поймет. Дело в том, что мы отслеживаем артистов, когда они уже в консерватории. Поверьте, я вам сейчас назову фамилии: Катя Воронцова меццо-сопрано, я уже принял ее на работу, выпускница консерватории, и ее тут же забирает Большой театр; Влада Боровко, выпускница консерватории, ученица Ластовки (профессор Казанской консерватории Галина Ластовка. – Прим. ред.), как и Воронцова, ее Ковент-Гарден забирает, и она находится сейчас там (Королевский театр Ковент-Гарден находится в Лондоне. – Прим. ред.). Если есть такие звезды, театр мгновенно реагирует на это.

Почему вы не удерживаете? Каких условий не хватает для того, чтобы наши выпускники оставались и пели в Казани?

— Они поют. Еще раз говорю – возьмите мировое пространство. Артисты не сидят конкретно в театрах. Они работают через своих агентов. Мы счастливы, что мы включились. То, что я хочу сделать, то, что я пытаюсь иногда оставить в театре, – вот это прошлое. Это прошлый театр, понимаете, с собственной труппой. Сейчас этого не нужно. Актеры должны работать во всеобщем пространстве. Паваротти не нужен был театр. Он был востребован во всем мире.

Как вы считаете, такая система реальна на российском театральном пространстве?

— Ну, у нас же она существует. Мы перешли на нее после 90-х годов. Мы единственный театр, который работает с таким риском. У нас совсем немного артистов, очень мало. Причем они абсолютно востребованы. И потом, когда артист постоянно в труппе находится, конечно, тогда спокойнее. Но я видел такую труппу: во-первых, они стареют. Принцип посмотрите, он такой же, как в спорте – сначала человек играет, потом переходит в другую команду, потом заканчивает и уходит. Я видел, когда Ленского поют в шестьдесят – вот что значит постоянная, советская труппа. Когда в зале ни одного человека не было, когда Джульетта под 50–60 лет. Поэтому, конечно, когда есть способные, тебе хочется, чтобы они остались. Но в принципе ты не прав – артисты должны выступать везде.

Чувствуете ли в себе силы, чтобы удерживать в руках этот огромнейший механизм? Откуда вы черпаете энергию?

— Наверное, я такой типаж человека. Я отключил на телефоне все мессенджеры, для меня это не представляет интереса. Даже когда меня взяли на работу, я пять лет не устанавливал телефон на квартире. Потом меня уже в обком партии вызвали, сказали: «Ты руководитель республиканского масштаба, ты должен». И природа моя такова, что мозг работает все время. Просто это мое внутреннее существование. То есть я человек не гуманитарного, а точного мышления. Для меня всегда был предметом результат. Для того чтобы получилось, в голове приходится решать громадное количество задач. И плюс если музыка на тебя оказывает такое воздействие и у тебя есть такое точное мышление, ты никогда над этим не задумываешься. У тебя есть задача, проект.
В школе я был в математическом классе, и меня посылали на олимпиады. Нет формулы, и ты вынужден создавать формулу на олимпиаде сам. Голова работает над созданием формулы для реализации того или иного творческого проекта. Поэтому я не задумываюсь о том, что будет через 10 лет. Но то, что будет через два-три года, – это основная мысль. Меня иногда спрашивают: наверное, вы устали? Сейчас фестиваль, громадная работа. Нет. Фестиваль не та задача, основная и сложная задача – это создание продукции. Вот основное, где находится весь резерв, и если ты промахнулся с этим, то это риск потерять публику. Поэтому все эти проекты, спектакли, которые будут дальше, – мы уже знаем, что будет после «Сююмбике».

Рассказывать о таких далеких планах пока рано?

— Ну как вам сказать. После «Сююмбике» приедет народный артист СССР Владимир Васильев. У нас было замечательное представление – элитарное, роскошное, необычное: месса Баха си минор, которую мы представляли в Большом театре в 2015 году. Тогда это был 75-летний юбилей Владимира Викторовича Васильева. В 2020 году ему исполняется 80 лет, и, видимо, он хочет подтвердить, продолжить это. Знаете, что он произнес тогда, со сцены Большого театра? Он сказал: «Это самый хороший подарок за все мои 75 лет, спасибо Татарскому театру оперы и балета». Понимаете? Поэтому сотрудничество с такой легендой для нас очень знаково и очень интересно.
Хорошая встреча у меня была с композитором Рыбниковым (советский и российский композитор Алексей Рыбников. – Прим. ред.). Задача очень интересная, речь идет вообще о новой опере. Не буду даже говорить, какая. Но если все будет реализовываться, то могут потребоваться режиссеры мирового масштаба. Даже не режиссеры – дирижеры мирового масштаба. Это берутся 2020–2021 годы. В 2018 году пойдет «Царская невеста» – классика, где будут петь две наши Марфы: Венера Протасова и Гульнора Гатина. Вот пример выпускников Казанской консерватории, которые остались у нас на постоянной основе. Их немного, но у каждого уже есть индивидуальность, которая не позволяет мне не взять их в театр.

ЧМ, наружная реклама и мечты Рауфаля Мухаметзянова

Летом стране и Казани в частности предстоит принять чемпионат мира по футболу. Вы чем-то порадуете публику, гостей города?

— Вы знаете, это естественно – когда люди приезжают в Казань со всего мира на такое масштабное мероприятие, как чемпионат мира, конечно, мы должны представить нашу культуру, наше музыкальное искусство. Будут показаны наши лучшие спектакли: и оперы, и балеты. В данном вопросе есть поддержка, поэтому культурная программа будет наполнена лучшими образцами нашего музыкального театра. Это будут лучшие образцы и Шаляпинского, и Нуриевского фестивалей. Если кто не попадает на Нуриевский фестиваль, можно попасть летом – будут показаны и «Дон Кихот», и «Золотая Орда», и другие спектакли, и премьеры все будут представлены.

На театре пропала наружная реклама. Куда она делась и почему?

Я бы сейчас пока не комментировал этот вопрос. Давайте мы все-таки разберемся до конца. Законодательство таково, что мы должны нашу рекламу согласовывать с мэрией города. Насколько законодательство совершенно, актуально, может ли повредить развитию нашего дела – мы сейчас этим и занимаемся. Но все это обязательно появится, даже не сомневайтесь.

Какие возможности открывают для театра зарубежные гастроли? Это имидж, новая культура или что-то большее?

— Гастроли – это составная часть нашего проката. Без гастролей театр не существует. Но оперный театр ни на одних гастролях не будет зарабатывать. Абсолютно. И в советское время не зарабатывал. Более того, обязательны были гастроли в июне-июле. Два месяца в году устанавливались гастроли, дотировались и всегда были убыточными. А в сегодняшних условиях мы в лучшем случае выходим в ноль. Раньше существовало все одинаково: суточные, билеты, проживание в отеле. Сегодня все эти цифры разнятся. Билеты сегодня достаточно дорогие. Прямым убытком будет возникать размещение двухсот человек в отеле. Поэтому сегодня без дотаций в российских условиях существовать невозможно.
Другая ситуация за границей, потому что весь риск берет на себя принимающая агентура. Агенты могут продавать как певцов, так и коллективы. Мы работаем с двумя агентствами: одно находится в Зальцбурге, второе – в Амстердаме. Бесспорно, представлять продукцию в Центральной Европе – Швейцария, Австрия, Германия, Франция, Нидерланды, Дания, Норвегия – на протяжении 25 лет. По объему мы на первом месте, потом идет Мариинка. На этом рынке попробовали очень многие театры – Екатеринбург, Пермь, Уфа. Перечислять можно долго. Но мы лучше всех представляли себе задачу – выступить так, чтобы тебя пригласили в следующий раз. Мы показываем там музыкальную культуру России в том жанре, в котором продукт создан в Европе. Основоположники там – итальянцы, и их музыка характеризует мировую цивилизацию. Мы являемся представителями той цивилизации, которая существует в России. Без этого пространство не будет существовать.
Месяц назад мы получили письмо от Международного фонда Моцарта о том, что с 2018 года каждый год будет объявлен годом какого-то конкретного спектакля Моцарта, нынешний год объявляется Годом «Волшебной флейты», и ваш театр в силу той музыкальной культуры, которая сложилась, включен в число пяти номинантов, которые будут конкурировать. Судят все это представители фонда, и не пытайтесь лоббировать, потому что могут просто снять. Мы даже не знаем, что это за театры со всего мира. Победитель будет выступать в Зальцбурге, и будет установлена масштабная премия. Всю информацию они получали, нас три раза посетили. Мы не знаем даже, кто. Мы знаем наши шансы приблизительно.

О чем вы мечтаете сейчас, сегодня как директор одного из крупнейших театров Казани и Татарстана?

— Сложный вопрос. Ты понимаешь, что ты уже реализовался. Мне уже ничего не надо мобилизовывать. Накоплен такой масштабный опыт. Для тебя это всегда новые ощущения. На тебя оказывает воздействие то, что создается. Вдруг появляется новый певец или новая солистка балета или новое звучание оркестра с самобытным дирижером, понимаете? И ты слышишь новое веяние в искусстве, которое раньше не слышал и которое оказывает на тебя мощнейшее воздействие. Например, у Резеды Ахияровой в каждой опере, в каждом произведении находятся какие-то мелодические основы, которые ты потом выходишь и напеваешь. Ты живешь этим. Это стремление к тем ощущениям в искусстве, которые возникают, но их нельзя сравнивать, потому что они всегда разные. Вот эти ощущения чтобы всегда возникали при создании той продукции, которую мы называем спектаклем.
С другой стороны, есть такая бытовая вещь – у меня три внука и внучка. Бесспорно, я живу этими людьми, я хочу, чтобы они реализовались в настоящих людей. Они могут и не быть музыкантами, но чтобы были порядочными людьми. Мы живем на природе, в лесу, и старший внук мне говорит: а я бы еще и дальше тут жил. Он говорит, что хотел бы жить там, где поменьше людей, где спокойно. И все они разные – внуки. Я мечтаю быть им полезным, чтобы мог чем-то помочь, почувствовать свою необходимость в их жизни.

Есть такая гениальная строчка из песни: «Не страшно потерять умение удивлять. Страшнее потерять умение удивляться». Это про ваши отношения с искусством?

— Конечно, абсолютно замечательные слова. Я хочу не потерять собственное ощущение: чтобы ты понял, что получилось нечто такое в результате, к чему ты находишься близко.