«Я – ребенок, от которого решили не избавляться ради старшей дочки»

…

Я – ребенок, от которого решили не избавляться, чтобы у старшей дочки (назовем её Аидой) был родной человек на этом свете.

Отношения в семье уже были плохие. Мать сделала несколько абортов после рождения старшей дочери, но меня почему-то оставила. Подозреваю, что в глубине души она все же надеялась удержать мужа двумя детьми. Советские женщины не слишком задумывались о том, что аборт – это убийство.

Тогда это было нормально.

Тогда был атеизм, у людей не было Бога, хотя моя мать выросла в религиозной семье…

…

Отношения в семье всё ухудшались. Отец часто не ночевал дома. Вечные ссоры и скандалы сопровождали первые годы моей жизни. Но я любила отца. По словам матери, он тоже очень любил нас с сестрой.

Однажды во время очередной ссоры матери стало плохо, она упала. Он перешагнул через нее со словами:

— Пока не сдохнешь, не поверю, и вышел из квартиры. Ушел к женщине, которая жила в нашем же доме. Окна нашей спальни выходили на ее окна.

Развод оформили незадолго до моего третьего дня рождения.

Когда отец пришел с понятыми в полупустую квартиру делить скудное имущество, случился эпизод, о котором знаю со слов матери.

Едва любимый родитель появился на пороге, я ужасно обрадовалась, ведь видела его редко и очень скучала. Маленькая трёхлетняя девочка, я подбежала, ласкаясь, как котенок:

— Папочка! Папочка!

Я не могла на него насмотреться. Он наконец-то пришел! Я очень его любила.

За этой картиной умиленно наблюдал наш сосед, здоровенный мужчина. Остальные тоже смотрели на нас с интересом, забыв о цели визита. Внезапно отец взглянул на потолок, вспомнил что-то, равнодушно посадил меня на диван и пошёл снимать люстру в прихожей.

От этого соседу стало плохо. Он увидел мой растерянный, непонимающий взгляд, слёзы, блеснувшие в глазах, и его сердце не выдержало. Он вышел на балкон и рухнул на бетонный пол. Его увезли на скорой.

Другие тоже были шокированы поведением отца. Всем было жаль меня. Его волновало имущество, а не чувства детей.

Мать просила:

— Оставь хоть армейскую карточку детям на память.

— Еще чего! Она восемнадцать рублей стоит!

Уход отца сильно отразился на поведении матери и ее отношении ко мне. Все детство я чувствовала себя обузой, иногда даже начинало казаться, что она мне не родная мать. Психолог объяснила, что так часто бывает с детьми, которых рожают с определённой целью. А если цель не достигается, то и ребёнок становится не нужен.

…

Прошло больше тридцати лет, а я прекрасно помню тот день, когда впервые отчаянно захотела умереть, чтобы матери стало легче.

Я сидела в детской комнате на диване перед зеркалом шифоньера. Мать, как обычно, ругалась из-за очередного нашего проступка. Не помню, какое преступление я совершила, но она ругается, клянет нас последними словами, причитает, тяжело вздыхает. Младшие тетки ей поддакивают, подливая масла в огонь. Я сижу перед зеркалом и плачу. Маме тяжело с нами, мы для нее – обуза. Боже, забери меня отсюда! Пусть ей станет легче! Я плачу и мечтаю о смерти, чтобы ЕЙ СТАЛО ЛЕГЧЕ!

В первом классе я попала в больницу после отравления дихлофосом, которым мать травила вшей. Меня положили одну в палату со взрослыми. Они были очень заботливые, но все равно ужасно хотелось домой. Написала письмо на татарском языке, полное любви и тоски по матери. Она приходила каждый день, приносила продукты, была ласковой и доброй.

Да, когда кто-то болел, она была доброй. Если ночью поднималась температура и ухудшалось самочувствие, я, боясь идти к ней в спальню, начинала тихо стонать. Она это слышала и прибегала с градусником.
Когда я болела, ругань в доме прекращалась. Мать становилась заботливой и ласковой, играла со мной в карты, шутила. От этого становилось легче, температура падала, болезнь отступала быстрее. Когда я попадала в очередную больницу, она приходила каждый день, приносила сладости, баловала, как могла.

Я была ужасно болезненным ребенком. Сколько хлопот доставила бедной матери!

…

У татар есть прекрасная черта — чистоплотность. Мать с раннего детства приучала нас к чистоте. Чего только она ни делала, чтобы заставить нас самостоятельно наводить порядок в ее отсутствие! Полы мы мыли каждый день. В какой-то момент она даже начала нам платить, составив прейскурант, расписав все виды домашней работы. Мы отмечали в графике, кто что сделал. Прожила эта затея недолго и закончилась печально. Я разорвала схему, так как сестра отмечала работу, которую не выполняла. Часто выбирала то, что полегче, а потом садилась на диван со словами:

— Айгуль, сделай!

Если я не подчинялась, в ход шли кулаки — как всегда, с особой жестокостью.

Требования к чистоте были самые высокие. Мы тщательно мыли посуду, полы, окна и вообще все, что нужно было мыть. Некоторые кастрюли перемывали по нескольку раз. Я научилась видеть и чувствовать пальцами серые ободки на внутренней поверхности, которые ужасно раздражали мать. Крышки отмывались так же. В металлических изгибах посуды никогда не было жёлтых застарелых пятен…

…

Именно из-за порядка в доме случалась львиная доля скандалов.

У нас с сестрой была одна комната на двоих. Шифоньер был общий, и в нем был вечный беспорядок, за который нам постоянно доставалось. Мать любила вываливать из него вещи и долго рассказывать о том, что мы — стадо сволочей, фашистов, свиней, паразитов, которые собрались в её доме. Тирада длилась все время, пока в шкафу наводился порядок нашими или ее руками — обычно от получаса до двух часов. Она без устали повторяла одни и те же слова, давая волю накопившейся злобе и агрессии. Остановить ее было некому. Я всегда с надеждой ждала, что кто-нибудь придёт в гости или позвонит по телефону, чтобы она переключилась.

Если скандал случался перед трапезой, приготовив еду, она с треском открывала дверь в детскую и с невыразимой ненавистью в голосе говорила:

— Чыгып утырып ТЫГЫНЫГЫЗ!

Эту фразу на русский можно перевести как «Идите и ПОДАВИТЕСЬ!», но это будет не совсем точный перевод и, кажется, слишком мягкий в данном случае. В деревнях с ним обращались к скотине или к мужу-алкоголику. И это сущая правда, как бы дико ни звучало.

— А к детям? — спросила я знакомую татарку, выросшую в деревне.

— Нет, конечно!

Легко себе представить, в каком состоянии мы сидели за столом во время непрекращающейся тирады о том, какие ужасные дети ей достались. Мы, конечно, всегда были ОЧЕНЬ виноваты. Требовалось самое суровое наказание, чтобы в следующий раз неповадно было. 

…

У моей семилетней сестры был собственный раб, которого можно было избить за неповиновение в отсутствие главной самки в доме. Всю работу Аида старалась скидывать на меня. Наводить порядок она не любила. На её половине комнаты был вечный беспорядок. Уходя из дома с подружками, она оставляла бардак в кухне или в комнате со словами:

— Айгуль уберет!

Очень она была крутая. В доме был кто-то, кто за ней уберёт. А если не уберёт, можно избить от души, выместив после ругани матери всю злобу на человеке, который не даст сдачи.

Сколько себя помню, эти побои были всегда. Даже при друзьях она доводила меня до нервных срывов. Помню такую картину — мне лет шесть или семь, у нас в гостях Катя. Сестра в очередной раз меня избила, стою на четвереньках в детской и реву, как зверь. Что стало причиной той расправы, не помню. Зная о её жестокости, родственники часто спрашивали, почему я не даю сдачи. Запомни, дорогой читатель: НЕЛЬЗЯ ДРАТЬСЯ С ПСИХОМ, КОТОРЫЙ СИЛЬНЕЕ ТЕБЯ.

Однажды, ещё в раннем детстве, я попробовала ударить в ответ. Эта тварь (сестрой её тут назвать уже просто невозможно) разъярилась и стала бить с такой звериной силой, что мне стало страшно за свою жизнь. Она была крупнее раза в полтора, умом же обладала весьма ограниченным. Я поняла, что нужно закрывать лицо и максимально защищать тело, но ни в коем случае не бить в ответ. Иначе — инвалидность, или смерть.

Однажды во время очередного избиения я лежала спиной на своём диване. Сложила ноги перед собой блоком, закрыла лицо руками. Аида от всей души дубасила, размахивая кулаками. Я открыла глаза и увидела её лицо. На нём было удовольствие садиста. Никогда не забуду этот взгляд. Нет, ей нельзя было отвечать. Она бы убила с радостью, а потом доктора констатировали бы состояние аффекта, ибо в такие моменты она действительно была невменяема.

Жаловаться матери было бессмысленно. Она ругала сестру, иногда таскала за волосы, но побои от этого не прекращались. Только скандалов в доме становилось больше.

Мать узнавала о жестоких ссорах случайно и далеко не всегда. Я скрывала это, как могла.

Последнее избиение случилось, когда мне было двадцать лет. Я уже «сходила» замуж, чтобы от меня все отстали, и опять жила в родительском доме — больше идти было некуда. Будучи стеснённой в средствах, осенью купила себе недорогой шарф на зиму. Он очень понравился сестре. Она присвоила его и стала носить с осенним пальто. Устраивать очередной скандал я смысла не видела. Думала забрать его, когда понадобится, а пока пусть носит. Но вот пришла пора его надеть. Зная о скудости ума сестрички, в один прекрасный день я спрятала эту зелёную тряпку не очень далеко.

Утром, собираясь на работу, она перерыла весь дом.

– ГДЕ МОЙ ШАРФ???!!! – орала она, поняв, что это я его убрала.

– Он не твой, а мой, – ответила я спокойно.

– ГДЕ МОЙ ШАРФ???!!! – орала она, опаздывая на работу.

– Это мой шарф, – снова сказала я.

Поняв, что словами она ничего не добьётся, Аида набросилась с кулаками. Лупила со всей дури, бедняжка. В конце концов, схватила меня за волосы и стала бить головой об диван. Спасибо, что не об стену.

Шарф она так и не получила. Да, я была слишком упрямой, и кулаками она ничего не добилась. Для меня это был вопрос принципа. Побоями меня не напугать. После ухода вспотевшей дуры я спокойно достала зелёную тряпку из сейфа и начала приводить в порядок растрёпанную голову. Волосы выпадали сами. Собрала их, сжала в комок размером с кулак, завернула в бумагу и убрала в пакет с памятными мелочами. Всё тело было в синяках. Матери, конечно, ничего не сказала.

А перед Новым годом дорогая сестрица позвала всех нас в зал. Я молча села в кресло.

– Айгуль, это тебе! – сказала она с радостной улыбкой и протянула шёлковый коричневый шарфик.

Я холодно сказала: «Спасибо», – и вышла из зала, оставив подарок на подлокотнике.

Да, она любила хорошенько избить, вымещая накопившиеся злость и агрессию, а потом обнять со словами:

– Я же тебя люблю, сестрёнка! Пошли чай пить!

А в тот вечер пыталась подарить платочек как ни в чём не бывало. Увидев мою реакцию, мать насторожилась.

– В чём дело? Почему ты не берёшь подарок?

– Мне он не нужен. После того, что она сделала, мне от неё вообще ничего не надо.

Только тут мать узнала, что произошло. Сестре, конечно, досталось. Наедине с матерью мы договорились сделать вид, что я ходила в травмпункт и взяла справку о побоях. Если она ещё раз ко мне прикоснётся, напишу заявление в милицию. Конечно, в травмпункт я не ходила и заявление писать не собиралась. Однако после этого дорогая сестрица руки распускать перестала. Напомню: ей тогда было двадцать три года…

«Зеркало»

Дорогой читатель, хочу поделиться техникой, которая много лет помогает мне справляться с агрессорами. Когда я вижу, что человек пытается вывести меня из себя или ещё как-то проявляет негатив, то мысленно ставлю перед ним зеркало. Представляю себе, что он говорит не со мной, а сам с собой.
Если попадается человек с сильной энергетикой, представляю на его месте радиоприемник или телевизор и мысленно окружаю зеркалами. Что бы он ни говорил деструктивного, все останется при нем. 

И обязательно надо удерживаться от негативной реакции в ответ.

Знаю, это сложно. Потребуется время, чтобы научиться вовремя включать «отражатель». Бывает, человеку удается пробиться сквозь зеркальную броню, и тогда я начинаю рисовать вокруг тяжелые старинные рамы, стекла потолще, добавляю украшения и т. д.
Попадая в общество, где могу встретить недоброжелателей, мысленно надеваю зеркальное платье любимого фасона. Мужчины могут себе представить, например, скафандр.

Этой техникой я делилась со многими знакомыми и получала благодарности, так как это действительно работает. Потренируйся, и у тебя получится!

Ранее "Челнинские известия" посетили творческий Айгуль, где она общалась с читателями. Подробнее об этом, читайте здесь